Дарби слушала миссис Круз и мыслями возвращалась в далекое прошлое — к ночевкам с Мелани, недельным летним поездкам на Кэйп Код. Женщина, которая с ней сейчас разговаривала, много лет назад проверяла, достаточно ли Дарби нанесла солнцезащитного крема, потому что ее бледная кожа могла в считанные минуты обгореть на солнце.
Но той женщины больше нет. От нее осталась только оболочка, которая и стояла сейчас перед Дарби. Из ее взгляда ушла доброта. Выражение ее лица напоминало лица многочисленных жертв, которых Дарби видела на снимках. На нем были написаны боль и страдания оттого, что человек, которого любишь больше жизни, мог вот так просто исчезнуть. И в этом нет твоей вины…
— Я воспитала Мел слишком доверчивой. Я учила ее всегда видеть в людях добро и теперь в этом искренне раскаиваюсь. Ты стараешься, хочешь как лучше, а потом выясняется, что все это зря. Иногда Бог поступает с тобой так, как ему угодно, и тебе не понять его деяний, сколько ни пытайся, сколько ни моли дать ответ. Я непрерывно повторяю себе, что все это уже не имеет значения, потому что ничто не справится с моей болью.
Дарби сто раз представляла себе этот момент, готовила слова, которые скажет, и пыталась угадать реакцию Хелены Круз. Глядя на гримасу боли, исказившую ее лицо, вслушиваясь в ноты отчаяния, сквозившие в ее голосе, Дарби вспомнила все те письма, которые писала, когда была младше. Та ее часть, которая чувствовала себя виноватой, втайне надеялась, что если ей удастся подобрать правильные слова, которые помогут сформулировать терзающие ее чувства, то они помогут преодолеть общее горе и прийти наконец-то к взаимопониманию.
Тогда же она эти письма и рвала. Хелене Круз нужны были не письма, а дочь. И даже сейчас, через двадцать два года, Дарби ни на шаг не продвинулась в поисках Мелани.
— Я не знаю, где Мелани, — выдавила из себя Дарби. — Если бы знала, то обязательно бы сказала.
— Скажи хотя бы, что она не мучилась. Дай мне хотя бы это.
Дарби думала над ответом. Но он не понадобился. Хелена Круз развернулась и ушла.
Куп подбросил Дарби к дому и уехал. Она зашла в кухню, ожидая увидеть там мать, но сиделка сказала, что Шейла на заднем дворе.
Она сидела около старого цветника. Ближе к вечеру воздух стал прохладным и колючим. Со стулом в руках Дарби прошла прямо по траве. Шейла надела старую бейсболку Биг Рэда с эмблемой «Сокс» и накинула на теплую флисовую куртку его синюю телогрейку. Колени и большая часть инвалидного кресла были укрыты теплым шерстяным пледом.
Дарби поставила стул рядом с матерью, греющейся в последних лучах заходящего солнца. На коленях у Шейлы лежал альбом с детскими фотографиями. Дарби увидела себя новорожденную, завернутую в розовую пеленку и с таким же чепчиком на голове.
Глаза матери припухли и покраснели. Она плакала.
— Я видела новости, — сказала Шейла тихо, разглядывая наклейку на лице Дарби. — Остальное рассказал Куп.
Шейла взяла Дарби за руку и сжала ее. Дарби накрыла руку матери ладонью и посмотрела в глубь двора, где ветер играл развешанными на бельевой веревке белыми простынями. Веревка была натянута в нескольких футах от двери в подвал, через которую Эван Мэннинг, а никакой не Виктор Грэйди, двадцать лет назад попал к ним в дом.
Дарби мыслями вернулась к тому дню, когда увидела Эвана, ожидающего ее на подъездной дорожке. Он тогда специально пришел разузнать, что ей известно об увиденном в лесу. Это Эван взял тогда запасной ключ? Или Бойль, когда приходил сюда разведать обстановку?
— Где ты была? — спросила Шейла.
— Мы с Купом ездили в полицейский участок. Банвиль, детектив, который ведет это дело, позвонил и сказал, что нашел кое-какие фотографии. — Дарби повернулась и внимательно посмотрела на мать. — Фотографии Мелани.
Шейла смотрела вдаль. Ветер раскачивал ветки деревьев, срывая с них листья.
— Я встретила там Хелену Круз, — продолжала Дарби. — Она спрашивала у меня, где похоронена Мел.
— А ты знаешь, где?
— Нет. И не узнаю, пока не появится какая-нибудь дополнительная информация.
— Но ты знаешь, что произошло с Мел?
— Да.
— И что же?
— Бойль несколько дней — а может, и недель — держал Мел в подвале своего дома и всячески над ней издевался… — Дарби засунула руки в карманы. — Это все, что мне известно.
Шейла провела пальцем по фотографии, на которой была изображена спящая в колыбели Дарби.
— Я постоянно смотрю на эти снимки и вспоминаю события, которые с ними связаны, — сказала она. — Я думаю, можно ли забрать воспоминания с собой или они исчезают, когда человек умирает.
Дарби учащенно дышала. Она знала, о чем нужно сейчас спросить.
— Мама, когда я оказалась с Мэннингом в подвале, он мне кое-что рассказал о могиле Мелани… — Слова давались ей с трудом. — Когда я спросила, где она и что с ней произошло, Мэннинг посоветовал спросить у тебя.
У Шейлы был такой вид, будто ей отвесили пощечину.
— Ты что-то знаешь?
— Нет, что ты, откуда.
Дарби сжала кулаки. Она была настроена решительно. Она достала свернутый лист бумаги — цветную копию фотографии женщины со стенда — и положила его на альбом.
— Что это? — спросила Шейла.
— А ты разверни.
Мать так и сделала. Когда она побледнела, Дарби все поняла.
— По-твоему, я должна знать эту женщину? — спросила Шейла.
— Помнишь, сиделка нашла эту фотографию в вещах, которые ты собиралась отдать в благотворительный фонд? Я показала ее тебе, и ты сказала, что это дочь Синди Гринлиф, Регина.